"общалась с зелёными человечками"
Так, ладно. Не далее, чем неделю назад, в беседе с софандомовцами прозвучала фраза, что нынче фмашные фики народ по собственным углам только и публикует. Мне внезапно стало немного стыдно и я решилась притащить сюда то, что не публиковала на сообществах. Пусть висит, тащем-то. 
Название: Звуки и прикосновения.
Фандом: Fullmetal Alchemist.
Автор: Укку.
Бета: Хитши и тессен.
Жанр: гет, ангст и драма пробегали.
Персонажи: Рой Мустанг, Элизабет Хоукай.
Рейтинг: Всё очень даже невинно. G.
Статус: закончен.
Размер: мини (4 859 слов).
Дисклеймер: права на извлечение материальной выгоды от персонажей FMA – у Хирому Аракавы.
Саммари: ослепший и ещё не прозревший Мустанг лежит в госпитале. Размышления на тему. При участии несравненной Хоукай.
От автора читателю:
1. Имеющий глаза и фантазию да узрит ООС и намёки на пейринг.
2. Флешбэки про детство героев.
3. Фанфик отбечен, но НЕ до состояния, удовлетворяющего и автора, и бету. За прошедшие пару месяцев я ничего не сделала, чтобы как-то изменить ситуацию, и делать не собираюсь: выгорела идея. Не вижу смысла держать текст в черновиках дальше. Dixi.
читать дальше* * *
Звуки вокруг стихли. Привычный фон исчез, а вместе с ним прервался и ровный поток размышлений. Человек прислушался. «Уже ночь?»
Первоначальное ощущение тишины, полной и внезапно наступившей, оказалось обманчивым. Поздний весенний вечер – птичье время.
Если он всё правильно помнил, то по ту сторону окна раскинулся больничный парк. Даже не будучи частым посетителем радушного заведения, в котором он пребывал в данный момент, зелёный островок безмятежности в геометрически выверенных тисках каменных строений запомнился хорошо. И сейчас этот островок стал сердцем притихшего города, трепетно и громко звучащим в ночной тишине. Надрывались птицы, как в последний раз исполняя свои замысловатые мотивы.
Никого, ни пациентов, ни врачей не было слышно, и мужчине, терзаемому бессонницей, подумалось, что все спят. Или беззвучно наслаждаются птичьими песнями. Во всяком случае, шаги по коридору и характерный гомон, досаждавшие днём, сейчас стихли. «Но как можно заснуть, когда за окном это?!» - днём пациента напрягал шум за дверями, ночью – трели за окном.
А ещё позавчера он и представить не мог, что в мире восприятия всё может перевернуться с ног на голову. Он ничего не видел и столкнулся с таким количеством звуков, которое и представить раньше не мог. Их было много, очень много, они врывались в голову, раздражали, вынуждали считаться с собой и только с собой. Только через них можно было понять, что творится в мире вокруг. И это оказалось непросто, ведь раньше он в первую очередь полагался на зрение. Верил своим глазам, а слух был их верным помощником, подтверждающим или опровергающим подмеченное взглядом. Теперь из верного помощника слух стал главной связью с окружающим миром. Непривычное и не очень приятное положение. Он чувствовал себя неуютно днём, а ночью становилось ещё тягостнее, и песни птиц по ту сторону стены казались неуместными, усугубляя чувство тоски и растерянности. За окном даже ночью кипела жизнь, а Рой Мустанг, пусть и оказавшийся на стороне победителей, за которыми светлое и так ожидаемое будущее, остался один на один с темнотой.
Конструкция взаимодействия с миром, пусть не идеальная, но устойчивая, стремительно обрушилась. Надо было выстроить что-то новое и увязать в этом как желание изменить что-то к лучшему в этой стране, став в итоге фюрером, так и невозможность прочитать ни одной даже самой бестолковой бумажки, не говоря уж о самостоятельном перемещении куда-то. Где выход, если его не видишь?
Он недоумевал, с какой целью его поместили сюда: ранения были не такие уж серьёзные, а со слепотой даже самые маститые врачи не смогли бы что-нибудь сделать. Конечно, никто ещё не вынес вердикт, и ни один врач не дал заключения, но как алхимик, Мустанг был уверен в безнадёжности своего случая. Алхимия – наука суровая, не принимает исключений, ни в каком виде. Закон равноценного обмена – одна из её незыблемых основ. И за всё требуется чем-то платить – этот закон нельзя обойти, нельзя отменить, хотя можно вывернуть в нужную себе сторону, как было доказано в недавних событиях. Тех событиях, часть которых он видел своими глазами. Но теперь и они казались чем-то нереальным. Будто и не он, полковник Рой Мустанг, заговорщик и предатель, шёл по пустынным канализационным тоннелям на встречу с подчинёнными, сосредоточенный, уверенный и почти неуязвимый. Не он радовался подкреплению и не он сходил с ума от жажды мести. Страхи, боль, старания, радость победы, - всё это, совсем недавно такое яркое и объёмное, затерялось в туманных размышлениях о настоящем. Будто с исчезнувшим зрением померкли все свежие воспоминания.
От внутреннего монолога отвлекло движение слева. У лейтенанта, на соседней кровати, сон был неспокойным. Хоукай чуть слышно простонала, и среди непонятного быстрого шёпота явно выделялось лишь отчаянное «Нет» на одной ноте.
Вот уж кто не желал отправляться в госпиталь, несмотря на состояние. Тогда, два дня назад, её голос был привычно спокоен, а команды чёткие и ёмкие, – самообладания лейтенанту было не занимать. Но то, как она придерживала командира, задавая направление атаки, выдавало Мустангу её состояние. Так сильно сжимала плечо и так непозволительно близко находилась, пошатываясь от накатывающей слабости.
Невзирая на состояние и потерю крови, Риза оставалась в первую очередь солдатом и уже потом человеком со свойственными ему слабостями физического тела. Сейчас, прокручивая в голове недавние события, Рой гордился поведением своей подчинённой, но два дня назад ему было не до этого: кровь бурлила в жилах, подстегиваемая неистовым желанием движения вперёд и разрушения любых преград на пути. А когда адреналин битвы рассеялся, на главную сцену выдвинулись мысли о том, что дальше. Пока кружились в пьяном танце многочисленные мысли, сбиваясь друг о друга, ощущение равнодушия к окружающему миру обволакивало плотным коконом. Он не возражал и не соглашался, слишком увлечённый осознанием изменившейся реальности. Но осознание не может длиться вечно, и кокон не так непроницаем, как кажется на первый взгляд.
«Лейтенант, лейтенант… Что снится, что вздыхаете так тяжело?»
О причинах возможных переживаний, что проникают во сны и терзают ночами его подчинённую, полковник не знал. Хватало своих ночных кошмаров, делить которые не хотелось ни с кем. Принимать чужие – тоже. Но под покровом ночи, в своей личной тьме, среди вопросов о будущем, приходят странные мысли. В том числе и о том, что терзает постороннего человека. Терзает теперь, когда вроде бы всё страшное позади. Старые раны? Новые переживания? И такой ли уж посторонний человек? Раньше он не задумывался об этом: Хоукай была рядом, верная и надёжная, этого было достаточно. А ведь можно по пальцам перечесть тех людей, которых он знает дольше лейтенанта: так давно их жизненные пути пересеклись. Пересекались, расходились, опять встречались. Где-то в недрах памяти, в дальнем пыльном ящике, хранилось воспоминание о первой встрече. И, пусть померкли воспоминания последних дней, но некоторые давние события он помнил достаточно ярко.
Тогда тоже была весна. В открытое окно дома на окраине Централа, окружённого садом, доносилась песня соловья.
Учитель всегда отличался суровым нравом, вот и в тот вечер, разозлившись на очередную оплошность «глупого» ученика, выдал ему десять дополнительных теоретических задач на закрепление материала. ″Пока не сделаешь – не уйдёшь″, - припечатал Хоукай и, прихрамывая, удалился из гостиной. Перспектива просидеть полночи за заданием не обрадовала юного ученика. Периодические особенно суровые требования учителя портили настроение и сильно сказывались на времени сна Роя, но учиться ему, как ни странно, всё равно нравилось.
Взгрустнув о том, как тётя будет ругаться по поводу бездарно потраченного на занятия с «этим идиотом» времени, Рой понуро уставился в старый фолиант, гордо именуемый «учебником». Мустанг сомневался, что хоть один идиот такую здоровенную книженцию будет таскать на занятия, но учителя это не смущало. Перечить ему Рой не смел. И по указанию Хоукая носил именно этот «учебник» из дома тёти, где жил и корпел над домашними заданиями, до дома учителя, где усердно постигал азы алхимии, самой завораживающей из всех знакомых ему наук.
Учитель был на редкость вреден, как думалось Мустангу. Но с ним было интересно, как не было интересно ни в школе, ни дома. Разве что только хулиганские выходки в компании друзей, от которых дыбом вставали волосы у местных старушек и сильно доставалось от тёти, представляли столь же обширный интерес, сколько и обучение алхимии. «И чего ему для счастья не хватает? Умный жутко, алхимик клёвый, а всё брюзжит, как старый дед!»
Скрипнула, открываясь, дверь за спиной и Рой вздрогнул, неуверенный в том, что не высказал вслух своё веское мнение по поводу образа жизни и характера учителя.
– В ящике комода плед. Можешь лечь спать на диване.
Дверь закрылась, Хоукай так и не заглянул внутрь, а по коридору опять раздалось шарканье его тяжёлой поступи.
Перспектива не бежать через четыре квартала домой посреди ночи, когда холодно, сыро и мерзко, чрезвычайно обрадовала Мустанга и, приободрённый, он принялся решать задачи с большим энтузиазмом.
На часах пробило час пополуночи, когда он справился с последним упражнением и, радостно выдохнув, погасил ночную лампу. Комната погрузилась в полумрак. Глаза слипались, и кое-как отыскав в комоде плед, Рой растянулся на диване. Мягкая подушка, тёплый плед, затихающий птичий гомон за окном и целых десять решённых задач – юный ученик засыпал счастливым крепким сном. Душу грели мысли о том, что завтра у него непременно получится сделать что-то лучшее, не в пример одной из недавних созданных фигур, над которыми хихикала мелкая дочка Хоукая, подглядывая из-за дерева в саду, а сам учитель страшно вращал глазами и называл Роя «упрямым бездарем, не слушающим внимательно указаний старших». Но всё это завтра. Вернее, уже сегодня, но после того, как Рой хорошенько выспится.
Не на своей кровати в чужом доме сон всегда более чуток. Рой открыл глаза, всматриваясь в темноту и прислушиваясь. Вокруг была тишина, нарушаемая лишь тиканием старых ходиков на стене. Рой собрался заснуть снова, но то, от чего он проснулся, вновь повторилось. Мустанг вслушался внимательнее: звук шёл из коридора, тихий, почти не слышный, но различимый.
Рой считал себя отнюдь не трусом и обладал изрядной долей юношеского любопытства, поэтому выбрался из-под пледа и решительно направился к выходу из комнаты, попутно включая светильник.
Прижавшись к тёплому дереву двери, Рой весь обратился в слух. Там, в коридоре, явно кто-то… Всхлипывал? Да, в этом он был убеждён. И единственный способ узнать, кто – открыть двери. Что Мустанг и сделал, стараясь быть максимально резким, но не настолько, чтобы один из вариантов источника звука успел исчезнуть или сбежать.
В первые секунды прижавшаяся к стене фигурка в дальнем конце коридора показалось привидением. Белая ночная рубашка до пола и растрёпанные волосы создавали характерное впечатление, а под неярким светом из приоткрытой Роем двери сходство только усиливалось.
– Ты чего здесь шля… Ты чего здесь ходишь посреди ночи?! – возмущённым шёпотом спросил Рой, насуплено оглядывая не_привидение, оказавшееся дочкой учителя. Та в ответ молчала, продолжая вжиматься в стену возле одной из дверей, и испуганно смотрела на Мустанга. Даже в полумраке коридора Рой видел, как губы девочки мелко подрагивают. Она отчаянно теребила какую-то игрушку в руках, и не оставалось сомнения: сейчас случится непоправимое. И виноват в этом будет Рой, потому что когда кто-то выскакивает в коридор посреди ночи и шипит, то даже взрослый испугается, не говоря уж о девчонке.
Когда девочка в следующую секунду заревела, зажимая рот ладошкой, до Мустанга дошло, что за звуки он слышал за дверью. За дверью плакали и плакали так, чтобы их не услышали.
– У-у м… У ммм… У м-меня у-у-ухо боли-и-и-ит… – пролепетала девочка, стараясь делать это как можно тише, но в совокупности со всхлипами получалось плохо.
«Если болит - надо закапывать и чем-то лечить, а не шататься привидением по коридору, подвывая и стоная!» – раздражённо заметил Мустанг. Но вслух не сказал, внезапно вспомнив о том, кто перед ним и что втолковывать что-то бестолковой маленькой девчонке – бессмысленно. Есть ли какие-нибудь средства «от ушей» в доме Хоукаев, Рой не имел представления. Но где находилась аптечка, был в курсе. И так как плач глупой девчонки продолжал раздражать, Мустанг решил действовать быстро и наверняка. Подошёл, взял за руку и, с уверенным «Пойдём!», потащил за собой в гостиную, по пути припомнив, что название лекарства, которым лечили когда-то давным-давно его самого, начинается на «Эр». Ассоциативный ряд продолжился: недоразумение в пижаме звали Ризой, именно так обращался к дочке учитель.
По щелчку выключателя комната наполнилась едким электрическим светом. Усаженная на диван Риза продолжала всхлипывать, приложив ладонь к уху, но при этом, как заметил, обернувшись на секунду, Рой, следила за ним, ковыряющимся в коробке с медикаментами.
Ничего похожего на нужное лекарство не находилось и Рой начинал нервничать.
– Ну и чего ты под дверью стояла? Зашла бы и всё.
На диване молчали, и Рой обернулся, чтобы увидеть заплаканное лицо и внимательные глаза, неотрывно смотрящие на него.
– Или отца бы разбудила…
Риза отвела взгляд в сторону и опять заплакала.
«Вот семейка! Развела солёность… Солёность? Солёность!».
О том, как при помощи алхимии пытался разогреть соль, Мустанг вспоминал с улыбкой. Как не разнёс гостиную и почему не воспользовался кухонной плитой для элементарного нагревательного действия? С высоты своих почти тридцати лет это выглядело крайне удивительно. И уморительным казалось взрослому полковнику своё юное «я», чрезвычайно гордое фактом оказания помощи слабой девочке. Ещё он решил тогда, что девочка со странностями, потому что всё время молчала. К тому времени, когда Мустанг задумался, что существо, лежащее на диване под пледом и прижимающее к уху нагретую соль в платке, внезапно онемело, она, наконец, улыбнулась и пролепетала «Спасибо». И сердце спасителя переполнилось гордостью.
Потом было утро. Боль в спине и отпечатки авторучки на щеке, потому что уснул за столом. Молчаливо и сурово взирал учитель то на дочку, спящую на диване, то на ученика, путано объясняющего какое именно средство нужно Ризе, потому что ″Оно точно поможет!″. Что было в глазах Хоукая, Рой и сейчас бы не сказал. Учитель всегда был странным – невозможно было предположить, о чём он думает, как ни всматривайся. Вечно внутри себя, даже общаясь с кем-то.
Это потом Рой осознал, что уже к тому времени, когда он только-только стал учеником, тьма уже поселилась в душе Бертольда Хоукая. И позже лишь разрасталась, подпитываемая невзгодами и разочарованиями. Заполняла собой всю душу, вытесняя крохи надежды и веры хоть во что-нибудь. Разве что Риза там была светлым и тёплым пятном посреди беспросветного мрака.
Хотя Рой сомневался в том, что дочь волновала Хоукая хоть наполовину от того, как занимали его исследования и наука. Но при этом Бертольд точно бы не одобрил того пути, что принёс лейтенанту ночные кошмары, шрам на шее, что непременно останется, и неизвестное количество шрамов в душе. А узнай бы учитель, что Мустанг к этому имеет непосредственное отношение… ″Вогнал себя во тьму и не сумел избежать ошибок. Ты дурак, Мустанг. Но она при чем?″ – Рой как наяву представил возможную речь своего хмурого учителя, глаза которого метали молнии, а руки сжимали книгу так сильно, что костяшки пальцев были белее мела.
С оценкой своих действий на выбранном пути полковник категорически не согласился бы. Но отрицать своё влияние на настоящее, да и будущее лейтенанта Хоукай не мог.
″Мне приказано быть рядом″ – заявила она врачу, буднично и безэмоционально, при попытке поместить её в отдельную палату от командира. А без приказа? О чём думает верный солдат, внутри которого, как постоянно казалось Рою, всё та же девочка с испуганно-настороженным взглядом?
* * *
Возвращение было подобно прыжку в холодную воду. Когда так хочется освежиться в жару и река так кстати рядом. Сначала осторожно опускаешь пальцы в бегущий водяной поток: их моментально сводит, так разителен контраст между ледяной водой и воздухом, нагретым за день палящим солнцем. Но купаться всё равно хочется. Всего-то надо разбежаться и прыгнуть. Сердце пропустит удар и собьётся дыхание, но после обязательно нахлынет радость от встречи с долгожданной прохладой.
Никакого радостного «после» Риза не почувствовала, проснувшись среди ночи. Под тёмной водой таится не только спасительная прохлада. Глубокие омуты ли, быстрые водовороты – не угадать. Невозможность сделать вдох и выдох, онемевшие пальцы и липкая тревога, пропитавшая каждую клеточку тела – вот и всё, что осталось после прыжка из сна в реальность.
Восстанавливая дыхание, Риза всматривалась в темноту вокруг: глаза постепенно привыкали, предметы становились различимее. Полковник бодрствовал: сидел на больничной кровати и смотрел в окно. Поймав себя на слове «смотрел», Риза нахмурилась. Рой Мустанг видел не больше, чем видит новорожденный щенок, и осознание этого факта угнетало Ризу.
С тех пор, как их поместили в госпиталь, полковник почти всё время молчал, пребывая физически в больнице, а разумом где-то далеко. Причиной тому могли быть и напряжённые раздумья, и печаль. Такова неминуемая реакция на потерю чего-то или кого-то важного – Риза сталкивалась с подобным по долгу службы, да и в жизни переживала всякое. И она не хотела, чтобы это повторялось с кем-то. Тем более теперь, когда вроде бы всё должно быть хорошо, и с тем, кто достоин лучшего, чем оставаться незрячим. В Мустанге, слегка осунувшемся и с потухшим взором, Риза видела усталого и измотанного дорогой путника. Была ли с ним вера в свои теперь, когда по насмешке судьбы он не мог видеть ни цель, ни путь, ни результаты.
«Боль потери всегда рядом, – говорило Ризе её рациональное внутреннее «я», - А обстоятельства порою жестоки. Прими это!» Но всегда так хотелось обойти преграды или оттянуть моменты расставаний с кем-то или чем-то важным. А ещё вернуть, предотвратить, остановить.
Что ей сделать, чтобы видел? А чтобы не чувствовал себя бестолковым, что весьма вероятно? Особенно тогда, когда стремишься к тому, что и не всякий зрячий готов на себя взвалить. Что делать сейчас? Чем помочь кроме терпеливого ожидания и безмолвного присутствия рядом?
Хоукай пыталась заговаривать с Мустангом, предполагая, что в отсутствие зрения это важнее, чем обычно, но, получая однозначные и короткие ответы, довольно быстро прекратила попытки и вежливо молчала, пока Мустанг сам не спрашивал о чём-то. Но именно сейчас, ночью, у неё появилось желание говорить не столько из-за состояния Мустанга и не для него, сколько из-за нежелания засыпать снова. Не хотелось возвращаться к сновидениям, которых толком не помнила, но неизменно просыпалась среди ночи, потерянная и разбитая, слушая в душе отголоски пережитого неясного ужаса.
– Не спится, полковник? – спросила Хоукай охрипшим ото сна голосом и попыталась сесть.
Мустанг обернулся на голос и замер. Свет уличного фонаря за его спиной не позволял различить черты лица. Ризе на секунду почудилось, что кошмарный сон продолжился, и силуэт в тускло-рыжем ореоле, тёмный и безмолвный, сейчас протянет свои костлявые руки и вцепится в горло, осыпаясь истлевшей зловонной плотью прямо на лицо задыхающейся жертвы. Риза зажмурилась, а когда открыла глаза, Мустанг уже повернулся, и знакомый профиль с заострённым носом и плотно сжатыми губами успокоил лейтенанту, уверив в том, что это полковник, реальный, живой и рядом, а кошмар остался во сне.
– Лейтенант, какого будущего для Вас хотел отец? – не ответивши на вопрос, полковник задал свой.
Риза растерялась.
С тех пор, как после разговора над могилой Бертольда Хоукая дочь поведала тайны огненной силы алхимии, раскрытые её отцом, Рой и Риза никогда не обсуждали ничего личного. Разве что в Ишваре было время для весьма личных разговоров о выборе пути. Но после этого взаимное общение не касалось ни её отца, учителя Роя Мустанга, ни войны и следов, что она оставила в душе, ни того, что были знакомы в детстве. Казалось, что дети Рой и Риза и нынешние Мустанг и Хоукай – это разные люди. Тех, кто когда-то давно познакомился в доме, окружённом старым садом, давно уже нет в живых. А тех, кто сейчас разговаривает в палате центрального военного госпиталя, связывают годы совместной службы, доверие и исполняемые обещания, но никак не воспоминания давно прошедших лет.
Риза редко вспоминала детство. Не было необходимости. Но в памяти всё хранилось четко, хоть и не использовалось ни для размышлений о прошедшем, ни для анализа настоящего и прогнозов на будущее. Просто у Ризы Хоукай был порядок во всём, в хранящихся воспоминаниях – в том числе.
Что там было об отце? Вот Бертольд радостно рассказывает о чём-то матери, у которой на руках сидит Риза. Риза ничего не понимает из того, что говорит отец и ей в большей степени интересно перо у него в руках. Мама внимательно слушает отца, смеётся, говорит что-то одобрительное и целует Ризу в макушку. Вот отец, поникший и серый, неподвижно стоит у свежей могильной насыпи. Риза плачет. Ей холодно, одиноко, страшно и она крепко сжимает руку отца, в надежде найти хоть капельку тепла, но широкая ладонь, в которой тонет ладошка Ризы, холодна и недвижна. Мамы больше нет с ними. А вот отец ругает Ризу за плохо вымытую тарелку. Хвалит за оценки в школе. Учит математике и приговаривает, что даже девчонке надо что-то из себя толковое представлять, а не быть глупой дурой. Потом опять ругает за какую-то мелкую провинность…
Мустанг всё так же неподвижно сидел на кровати, чуть подавшись в сторону Ризы. Внимательно слушал, прикрыв глаза. И, промедлив с ответом из-за некоторого удивления и наплыва воспоминаний, она всё-таки ответила ему:
– Счастливого, думаю. Все родители этого хотят для своих детей.
Хоукай замолчала, разглаживая шелестящий под касаниями пододеяльник. Несколько складок на белье никак не поддавались хмурой Ризе, так активно пытавшейся исправить это нелепое несоответствие.
В дальнем уголке памяти Хоукай, по соседству с воспоминаниями об отце, покоились ещё кое-какие цветные картинки. Например, полутёмная комната, широкий стол, за которым возле светильника сидит темноволосый мальчик и что-то переписывает из книг. Отец всегда ругался, когда Риза подсматривала или стояла под дверью во время занятий с учеником. Она боялась гнева отца, одного его взгляда хватало для того, чтобы душа уходила в пятки, но Риза упорно не прекращала стояние под дверью. Мальчик словно чувствовал, что за ним наблюдают: прекращал строчить в бумажках, оборачивался и улыбался Ризе. Та краснела и убегала к себе в комнату, чтобы через полчаса вернуться к облюбованному дверному косяку.
Эти воспоминания – одни из самых приятных за всю её небольшую жизнь. Далекое детство, когда их уютный дом ещё согревали отблески былого счастья. Мамы уже не было в живых, но отец ещё сохранял контакт с реальным миром. И к ним приходил мальчик, который умел улыбаться. Из-за него отец, хмурый и подавленный, тоже улыбался, как улыбался раньше в ответ на мамины шутки. И хотя улыбка освещала лицо отца всё реже и реже, это было хорошее время.
Но не рассказывать же об этом полковнику Рою Мустангу, непосредственному командиру? Человеку-символу, в идеи которого веришь и за которым следуешь тенью, поклявшись в верности? По мнению Ризы, в их взаимоотношениях не было места доверительным разговорам, личным воспоминаниям и общему прошлому. Сухо взвесив все доводы, Риза приходила к выводу, что с высокой степенью вероятности Рой, так же как и она, не вспоминает о прошедших временах. Потому что лишняя трата драгоценного времени. И из-за того, что не только приятные эмоции приносят разговоры с упоминанием прошлого. Но прозвучал вопрос о том, что было и было давно, и доводы дрогнули.
Полковник Мустанг, перебирая руками по покрывалу, поднялся с кровати. Риза молча наблюдала, прикрыв глаза. Найдя тапочки и чуть выставив вперёд ладони, он медленно прошествовал к кровати Хоукай, и, убедившись на ощупь, что дошёл, уселся на край скрипучей конструкции. Риза подтянула одеяло поближе к себе, освобождая больше места. Мустанг устроился удобнее.
«Что же Вы хотите узнать, полковник? И зачем?»
– Я иногда задумываюсь, лейтенант, а кем бы Вы стали, не будь я учеником вашего отца? – словно услышав незаданный вслух вопрос, продолжил Мустанг, - Не явись я к нему перед его смертью, не расскажи Вам о своих доводах и идеях…
Над этим вопросом Хоукай не раздумывала так долго, как над предыдущим. Для себя она давно на него ответила. Но одно дело – свои мысли, а другое – сказать о них вслух, да ещё и полковнику.
– Нашла бы за кем или чем следовать. Но «если бы» - не самое удачное сочетание слов для размышлений о правильности выбора.
– То есть хотите сказать, что об избранном пути не жалеете? – улыбнулся полковник. Но при этом его лицо, с закрытыми глазами и с растрёпанной чёлкой, показалась Ризе совсем грустным.
– Жалела. В Ишваре. Впрочем, Вы и сами знаете.
– И всё-таки, зачем не остановились тогда? Могли бы прекратить. Уйти со службы. Найти себя в чём-нибудь менее… жестоком…
– … опасном и кровопролитном? – усмехнулась Риза.
Рой кивнул. К тому, что лейтенант за годы взаимного общения научилась предугадывать то, что он собирался сказать вслух, Мустанг привык, но всё равно улыбнулся. А Хоукай, внимательно следившая за его лицом, сравнила эту улыбку с улыбкой печального клоуна.
– Не считала этот выход приемлемым. Верила, что ещё могу сделать что-то из того, чего хотела изначально. Верила, что могу исправить ошибки, в том числе и свои.
– Считаете, удалось? – продолжал выспрашивать Мустанг.
– В общем, да, – пожала плечами Риза. Ни выражения лица, ни жестов Рой не видел, ориентируясь только на голос и интонации. Рой насупился и потёр пальцем лоб.
– Знаете, лейтенант, не видеть вас чертовски неприятно.
– Я… Мне жаль.
Пения птиц за окном уже не слышалось. Оцепенение ночи настигло собеседников. Они замолчали, каждый думал о своём.
Разглядывая полковника, неподвижно сидящего на её кровати, Риза сожалела, что ничего не может сделать, чтобы вернуть Мустангу способность видеть. Ей хотелось стереть хмурое выражение с его лица. Стать глазами, если не может вернуть потерянное. Сделать вообще всё, что угодно, только чтобы полковник продолжал добиваться своего, не задумываясь о таких мелких, но очень заметных преградах. Но помимо объективного желания поддержать и быть рядом, Хоукай захотелось дотронуться до него. Здесь и сейчас, когда полковник напоминал ей верного Хаяте в пору болезни. Взъерошенный и малоподвижный, пес непременно отзывался на ласку, тычком влажного тёплого носа в ладонь или взглядом грустных карих глаз.
Желание прикосновениями развеять потерянность стало нестерпимым и казалось единственно верным, когда вокруг тишина, темнота и субординация кажется чем-то далёким, что очень важно днём и так размыто ночью.
– А если так, всё равно неприятно? - шепнула Хоукай и потянулась рукой к обернувшемуся на звук Мустангу. Осторожно дотронулась до головы, где жёсткие тёмные пряди торчали во все стороны, непокорные и упрямые. Впрочем, таким же она считала и самого полковника. Риза была уверена, что на ощупь волосы будут именно такие, и не ошиблась. Переплетя пальцы с чужими прядками, она замерла и прикрыла глаза, наслаждаясь моментом, запоминая свои ощущения. Полковник был рядом. Молчал, не отстраняясь и не приближаясь. Спустя десятки секунд Риза вернулась из забытья, осознавая всю интимность своих действий. Промелькнула мысль о том, что пора бы и убрать руку, но полковник подвинулся ближе и уверенно притянул её к себе. С первым прикосновением воспоминания о том, что ещё недавно он мог навсегда потерять лейтенанта, нахлынули вновь. И поэтому так необходимо стало убедиться в том, что она рядом, целая и невредимая. Хотя бы ещё раз. Он не стискивал и не сжимал в объятиях, но аккуратно скользил руками сверху вниз, ощупывая волосы, рисуя ладонями незамысловатые линия вдоль позвоночника. Риза была здесь, в его руках. Живая, дышащая. Сомнения, порождённые мраком слепоты, рассеялись. Устроив подбородок на плече лейтенанта, он выдохнул, шумно и рвано. Выдохнула и Риза, задержавшая дыхание ещё в тот момент, когда её обняли.
Хоукай придвинулась ещё ближе, одной рукой опять зарывшись в волосы, а другой рассеянно поглаживая Роя по спине.
– Я хотела сказать… – шептала она, - Знаете, отец, он… Он Вас очень любил. И я Вас… Ещё раз повторю: я не жалею, что следую за Вами. Вы… Винить себя в том, что меня чуть-чуть не отправили к праотцам, это самое последнее дело, полковник.
– Я и не… - удивлённо начал полковник. Его голос вывел лейтенанта из сонного оцепенения.
– Это я так, на будущее – спешно прибавила она, на долю секунды запаниковавшая по поводу слишком откровенных слов и действий. За прошедшие дни она и так слишком многое из своих чувств обличила в слова и явила миру. Казалось, что пора бы и остановиться, но наступает ночь, они только вдвоём и промолчать не представляется возможным. Слова только и остаются для того, кто не сможет увидеть. Слова в звуках, слова в прикосновениях.
– Но я же, как начальник, должен заботиться о благополучии своих подчинённых – сообщил Мустанг, наполняя фразу такими знакомыми лейтенанту саркастичными нотками.
«Специфическое чувство юмора, увы, со зрением не пропало!» - Риза тихо засмеялась над своими мыслями, и вибрации от её смеха Рой почувствовал своим телом, удерживая Хоукай в объятиях. Он редко слышал её смех. И предполагал, что мало кто вообще мог похвастаться тем, что слышал смех Ризы Хоукай. И Мустанг был искренне рад, что слышит и ощущает то, что напоминает перестук-перезвон кубиков льда в бокале. Будь это не Хоукай рядом с ним, он бы обязательно упомянул это колоритное сравнение вслух - девушки млели от таких сравнений. Но ни одно из таких сравнений недостойно было лейтенанта.
Рой наслаждался ощущением человеческого тепла рядом. Он не видел лица, но в глубине души был уверен: у той, кто дарит ему своё тепло, не нахмуренно-настороженное выражение лица. И нет на этом лице ставшей уже привычной за годы общения маски равнодушного спокойствия. Иначе не смеются так завораживающе. Полковник почувствовал себя богачом, потерявшим зрение, но вступившим на путь открытий новых ощущений, более острых, более тонких и разнообразных. И эти ощущения не раздражали, как обилие звуков, а, наоборот, успокаивали, обволакивали и согревали. Женщины умели своим теплом создавать уют. Тепло понимающего и преданного человека вселяло надежду. Окрыляло. И в этом смысле Элизабет Хоукай, рассмеялся вслух своим мыслям Рой, значила для него намного больше, чем просто тёплая женщина.
– Что такое? – недоумённо спросила Риза, не отодвигаясь.
Делиться сокровенной информацией полковник не спешил.
– Да вот думаю. О том, на что способен слепец, ошалевший от звуков и дезориентированный в пространстве. По одному хлопку ему подвластны силы, внушающие уважение и ужас, но без глаз? – мысли, не дававшие покоя Мустангу на протяжении тех двух дней, что он провёл в больнице, наконец, обратились в сказанные кому-то слова.
– Я буду ваш…
– Поводырём при калеке? – перебил полковник.
Риза отодвинулась, приложив руку к лицу Роя, и продолжила так же серьёзно, как и начала, будто не заметив шутливых интонаций Мустанга:
– Полковник – продолжила она, - у Вас ещё осталось то, с чем и ради чего можно идти выбранным путём. Вам по силам. А мне по силам быть рядом. Не сомневайтесь.
С этим Мустанг был согласен, его амбиции всё так же сильны и желание не сдаваться оставалось неизменным, но всё равно было приятно, что об этом говорит ему кто-то другой. И не просто «кто-то». Звуки и прикосновения становятся важнее, когда только они и остаются. Но не всякие звуки и не каждые прикосновения, потому что теперь надо тщательно выбирать и ценить то единственно важное, что связывает тебя с миром. Рой накрыл своей ладонью ладонь лейтенанта и легонько сжал.
– Я рад, что мы встретились.
Риза не сразу поняла, о чём он говорил и, тщетно пыталась найти связь между смыслом беседы, своими последними словами и его ответом.
– Я… тоже.
– И, знаете, Хоукай, - полковник понизил голос до заговорщицкого шёпота, - я бы никогда не подумал, что мелкая молчаливая девчонка когда-нибудь будет моим ближайшим другом.
На этот раз Хоукай ничего не ответила, промолчав. Грустной улыбки, тронувшей её лицо, Мустанг увидеть не мог.
* * *
В свой черёд настало утро, прохладное и тихое. Проснувшись, Элизабет лежала на кровати, не двигаясь, и наблюдала за несмелыми поползновениями первых лучей солнца по подоконнику. Полковник тоже проснулся.
Утреннее безмолвие взрезала просьба проводить до телефона вниз, и Хоукай жадно вслушивалась в интонации и тембр голоса командира. Ни капли грусти в тоне и никакого смущения, лишь привычная галантность и лёгкий налёт доброй иронии. И никаких напоминаний о ночном нарушении субординации.
Звонки в штаб, указания подчинённым, запросы документов и литературы, – полковник был активен, словно ничего и не изменилось, а от уныния последних двух дней не осталось и следа.
Риза сидела на подоконнике в коридоре и наблюдала за доказывающим что-то в телефонную трубку Мустангом. В больничной пижаме и халате он выглядел комично. Спину пригревало солнце и у Ризы, впервые за прошедшие дни, было спокойно на душе.
«С возвращением, полковник».
В том, что он со всем справится, она не сомневалась.
Название: Звуки и прикосновения.
Фандом: Fullmetal Alchemist.
Автор: Укку.
Бета: Хитши и тессен.
Жанр: гет, ангст и драма пробегали.
Персонажи: Рой Мустанг, Элизабет Хоукай.
Рейтинг: Всё очень даже невинно. G.
Статус: закончен.
Размер: мини (4 859 слов).
Дисклеймер: права на извлечение материальной выгоды от персонажей FMA – у Хирому Аракавы.
Саммари: ослепший и ещё не прозревший Мустанг лежит в госпитале. Размышления на тему. При участии несравненной Хоукай.
От автора читателю:
1. Имеющий глаза и фантазию да узрит ООС и намёки на пейринг.
2. Флешбэки про детство героев.
3. Фанфик отбечен, но НЕ до состояния, удовлетворяющего и автора, и бету. За прошедшие пару месяцев я ничего не сделала, чтобы как-то изменить ситуацию, и делать не собираюсь: выгорела идея. Не вижу смысла держать текст в черновиках дальше. Dixi.
читать дальше* * *
Звуки вокруг стихли. Привычный фон исчез, а вместе с ним прервался и ровный поток размышлений. Человек прислушался. «Уже ночь?»
Первоначальное ощущение тишины, полной и внезапно наступившей, оказалось обманчивым. Поздний весенний вечер – птичье время.
Если он всё правильно помнил, то по ту сторону окна раскинулся больничный парк. Даже не будучи частым посетителем радушного заведения, в котором он пребывал в данный момент, зелёный островок безмятежности в геометрически выверенных тисках каменных строений запомнился хорошо. И сейчас этот островок стал сердцем притихшего города, трепетно и громко звучащим в ночной тишине. Надрывались птицы, как в последний раз исполняя свои замысловатые мотивы.
Никого, ни пациентов, ни врачей не было слышно, и мужчине, терзаемому бессонницей, подумалось, что все спят. Или беззвучно наслаждаются птичьими песнями. Во всяком случае, шаги по коридору и характерный гомон, досаждавшие днём, сейчас стихли. «Но как можно заснуть, когда за окном это?!» - днём пациента напрягал шум за дверями, ночью – трели за окном.
А ещё позавчера он и представить не мог, что в мире восприятия всё может перевернуться с ног на голову. Он ничего не видел и столкнулся с таким количеством звуков, которое и представить раньше не мог. Их было много, очень много, они врывались в голову, раздражали, вынуждали считаться с собой и только с собой. Только через них можно было понять, что творится в мире вокруг. И это оказалось непросто, ведь раньше он в первую очередь полагался на зрение. Верил своим глазам, а слух был их верным помощником, подтверждающим или опровергающим подмеченное взглядом. Теперь из верного помощника слух стал главной связью с окружающим миром. Непривычное и не очень приятное положение. Он чувствовал себя неуютно днём, а ночью становилось ещё тягостнее, и песни птиц по ту сторону стены казались неуместными, усугубляя чувство тоски и растерянности. За окном даже ночью кипела жизнь, а Рой Мустанг, пусть и оказавшийся на стороне победителей, за которыми светлое и так ожидаемое будущее, остался один на один с темнотой.
Конструкция взаимодействия с миром, пусть не идеальная, но устойчивая, стремительно обрушилась. Надо было выстроить что-то новое и увязать в этом как желание изменить что-то к лучшему в этой стране, став в итоге фюрером, так и невозможность прочитать ни одной даже самой бестолковой бумажки, не говоря уж о самостоятельном перемещении куда-то. Где выход, если его не видишь?
Он недоумевал, с какой целью его поместили сюда: ранения были не такие уж серьёзные, а со слепотой даже самые маститые врачи не смогли бы что-нибудь сделать. Конечно, никто ещё не вынес вердикт, и ни один врач не дал заключения, но как алхимик, Мустанг был уверен в безнадёжности своего случая. Алхимия – наука суровая, не принимает исключений, ни в каком виде. Закон равноценного обмена – одна из её незыблемых основ. И за всё требуется чем-то платить – этот закон нельзя обойти, нельзя отменить, хотя можно вывернуть в нужную себе сторону, как было доказано в недавних событиях. Тех событиях, часть которых он видел своими глазами. Но теперь и они казались чем-то нереальным. Будто и не он, полковник Рой Мустанг, заговорщик и предатель, шёл по пустынным канализационным тоннелям на встречу с подчинёнными, сосредоточенный, уверенный и почти неуязвимый. Не он радовался подкреплению и не он сходил с ума от жажды мести. Страхи, боль, старания, радость победы, - всё это, совсем недавно такое яркое и объёмное, затерялось в туманных размышлениях о настоящем. Будто с исчезнувшим зрением померкли все свежие воспоминания.
От внутреннего монолога отвлекло движение слева. У лейтенанта, на соседней кровати, сон был неспокойным. Хоукай чуть слышно простонала, и среди непонятного быстрого шёпота явно выделялось лишь отчаянное «Нет» на одной ноте.
Вот уж кто не желал отправляться в госпиталь, несмотря на состояние. Тогда, два дня назад, её голос был привычно спокоен, а команды чёткие и ёмкие, – самообладания лейтенанту было не занимать. Но то, как она придерживала командира, задавая направление атаки, выдавало Мустангу её состояние. Так сильно сжимала плечо и так непозволительно близко находилась, пошатываясь от накатывающей слабости.
Невзирая на состояние и потерю крови, Риза оставалась в первую очередь солдатом и уже потом человеком со свойственными ему слабостями физического тела. Сейчас, прокручивая в голове недавние события, Рой гордился поведением своей подчинённой, но два дня назад ему было не до этого: кровь бурлила в жилах, подстегиваемая неистовым желанием движения вперёд и разрушения любых преград на пути. А когда адреналин битвы рассеялся, на главную сцену выдвинулись мысли о том, что дальше. Пока кружились в пьяном танце многочисленные мысли, сбиваясь друг о друга, ощущение равнодушия к окружающему миру обволакивало плотным коконом. Он не возражал и не соглашался, слишком увлечённый осознанием изменившейся реальности. Но осознание не может длиться вечно, и кокон не так непроницаем, как кажется на первый взгляд.
«Лейтенант, лейтенант… Что снится, что вздыхаете так тяжело?»
О причинах возможных переживаний, что проникают во сны и терзают ночами его подчинённую, полковник не знал. Хватало своих ночных кошмаров, делить которые не хотелось ни с кем. Принимать чужие – тоже. Но под покровом ночи, в своей личной тьме, среди вопросов о будущем, приходят странные мысли. В том числе и о том, что терзает постороннего человека. Терзает теперь, когда вроде бы всё страшное позади. Старые раны? Новые переживания? И такой ли уж посторонний человек? Раньше он не задумывался об этом: Хоукай была рядом, верная и надёжная, этого было достаточно. А ведь можно по пальцам перечесть тех людей, которых он знает дольше лейтенанта: так давно их жизненные пути пересеклись. Пересекались, расходились, опять встречались. Где-то в недрах памяти, в дальнем пыльном ящике, хранилось воспоминание о первой встрече. И, пусть померкли воспоминания последних дней, но некоторые давние события он помнил достаточно ярко.
Тогда тоже была весна. В открытое окно дома на окраине Централа, окружённого садом, доносилась песня соловья.
Учитель всегда отличался суровым нравом, вот и в тот вечер, разозлившись на очередную оплошность «глупого» ученика, выдал ему десять дополнительных теоретических задач на закрепление материала. ″Пока не сделаешь – не уйдёшь″, - припечатал Хоукай и, прихрамывая, удалился из гостиной. Перспектива просидеть полночи за заданием не обрадовала юного ученика. Периодические особенно суровые требования учителя портили настроение и сильно сказывались на времени сна Роя, но учиться ему, как ни странно, всё равно нравилось.
Взгрустнув о том, как тётя будет ругаться по поводу бездарно потраченного на занятия с «этим идиотом» времени, Рой понуро уставился в старый фолиант, гордо именуемый «учебником». Мустанг сомневался, что хоть один идиот такую здоровенную книженцию будет таскать на занятия, но учителя это не смущало. Перечить ему Рой не смел. И по указанию Хоукая носил именно этот «учебник» из дома тёти, где жил и корпел над домашними заданиями, до дома учителя, где усердно постигал азы алхимии, самой завораживающей из всех знакомых ему наук.
Учитель был на редкость вреден, как думалось Мустангу. Но с ним было интересно, как не было интересно ни в школе, ни дома. Разве что только хулиганские выходки в компании друзей, от которых дыбом вставали волосы у местных старушек и сильно доставалось от тёти, представляли столь же обширный интерес, сколько и обучение алхимии. «И чего ему для счастья не хватает? Умный жутко, алхимик клёвый, а всё брюзжит, как старый дед!»
Скрипнула, открываясь, дверь за спиной и Рой вздрогнул, неуверенный в том, что не высказал вслух своё веское мнение по поводу образа жизни и характера учителя.
– В ящике комода плед. Можешь лечь спать на диване.
Дверь закрылась, Хоукай так и не заглянул внутрь, а по коридору опять раздалось шарканье его тяжёлой поступи.
Перспектива не бежать через четыре квартала домой посреди ночи, когда холодно, сыро и мерзко, чрезвычайно обрадовала Мустанга и, приободрённый, он принялся решать задачи с большим энтузиазмом.
На часах пробило час пополуночи, когда он справился с последним упражнением и, радостно выдохнув, погасил ночную лампу. Комната погрузилась в полумрак. Глаза слипались, и кое-как отыскав в комоде плед, Рой растянулся на диване. Мягкая подушка, тёплый плед, затихающий птичий гомон за окном и целых десять решённых задач – юный ученик засыпал счастливым крепким сном. Душу грели мысли о том, что завтра у него непременно получится сделать что-то лучшее, не в пример одной из недавних созданных фигур, над которыми хихикала мелкая дочка Хоукая, подглядывая из-за дерева в саду, а сам учитель страшно вращал глазами и называл Роя «упрямым бездарем, не слушающим внимательно указаний старших». Но всё это завтра. Вернее, уже сегодня, но после того, как Рой хорошенько выспится.
Не на своей кровати в чужом доме сон всегда более чуток. Рой открыл глаза, всматриваясь в темноту и прислушиваясь. Вокруг была тишина, нарушаемая лишь тиканием старых ходиков на стене. Рой собрался заснуть снова, но то, от чего он проснулся, вновь повторилось. Мустанг вслушался внимательнее: звук шёл из коридора, тихий, почти не слышный, но различимый.
Рой считал себя отнюдь не трусом и обладал изрядной долей юношеского любопытства, поэтому выбрался из-под пледа и решительно направился к выходу из комнаты, попутно включая светильник.
Прижавшись к тёплому дереву двери, Рой весь обратился в слух. Там, в коридоре, явно кто-то… Всхлипывал? Да, в этом он был убеждён. И единственный способ узнать, кто – открыть двери. Что Мустанг и сделал, стараясь быть максимально резким, но не настолько, чтобы один из вариантов источника звука успел исчезнуть или сбежать.
В первые секунды прижавшаяся к стене фигурка в дальнем конце коридора показалось привидением. Белая ночная рубашка до пола и растрёпанные волосы создавали характерное впечатление, а под неярким светом из приоткрытой Роем двери сходство только усиливалось.
– Ты чего здесь шля… Ты чего здесь ходишь посреди ночи?! – возмущённым шёпотом спросил Рой, насуплено оглядывая не_привидение, оказавшееся дочкой учителя. Та в ответ молчала, продолжая вжиматься в стену возле одной из дверей, и испуганно смотрела на Мустанга. Даже в полумраке коридора Рой видел, как губы девочки мелко подрагивают. Она отчаянно теребила какую-то игрушку в руках, и не оставалось сомнения: сейчас случится непоправимое. И виноват в этом будет Рой, потому что когда кто-то выскакивает в коридор посреди ночи и шипит, то даже взрослый испугается, не говоря уж о девчонке.
Когда девочка в следующую секунду заревела, зажимая рот ладошкой, до Мустанга дошло, что за звуки он слышал за дверью. За дверью плакали и плакали так, чтобы их не услышали.
– У-у м… У ммм… У м-меня у-у-ухо боли-и-и-ит… – пролепетала девочка, стараясь делать это как можно тише, но в совокупности со всхлипами получалось плохо.
«Если болит - надо закапывать и чем-то лечить, а не шататься привидением по коридору, подвывая и стоная!» – раздражённо заметил Мустанг. Но вслух не сказал, внезапно вспомнив о том, кто перед ним и что втолковывать что-то бестолковой маленькой девчонке – бессмысленно. Есть ли какие-нибудь средства «от ушей» в доме Хоукаев, Рой не имел представления. Но где находилась аптечка, был в курсе. И так как плач глупой девчонки продолжал раздражать, Мустанг решил действовать быстро и наверняка. Подошёл, взял за руку и, с уверенным «Пойдём!», потащил за собой в гостиную, по пути припомнив, что название лекарства, которым лечили когда-то давным-давно его самого, начинается на «Эр». Ассоциативный ряд продолжился: недоразумение в пижаме звали Ризой, именно так обращался к дочке учитель.
По щелчку выключателя комната наполнилась едким электрическим светом. Усаженная на диван Риза продолжала всхлипывать, приложив ладонь к уху, но при этом, как заметил, обернувшись на секунду, Рой, следила за ним, ковыряющимся в коробке с медикаментами.
Ничего похожего на нужное лекарство не находилось и Рой начинал нервничать.
– Ну и чего ты под дверью стояла? Зашла бы и всё.
На диване молчали, и Рой обернулся, чтобы увидеть заплаканное лицо и внимательные глаза, неотрывно смотрящие на него.
– Или отца бы разбудила…
Риза отвела взгляд в сторону и опять заплакала.
«Вот семейка! Развела солёность… Солёность? Солёность!».
О том, как при помощи алхимии пытался разогреть соль, Мустанг вспоминал с улыбкой. Как не разнёс гостиную и почему не воспользовался кухонной плитой для элементарного нагревательного действия? С высоты своих почти тридцати лет это выглядело крайне удивительно. И уморительным казалось взрослому полковнику своё юное «я», чрезвычайно гордое фактом оказания помощи слабой девочке. Ещё он решил тогда, что девочка со странностями, потому что всё время молчала. К тому времени, когда Мустанг задумался, что существо, лежащее на диване под пледом и прижимающее к уху нагретую соль в платке, внезапно онемело, она, наконец, улыбнулась и пролепетала «Спасибо». И сердце спасителя переполнилось гордостью.
Потом было утро. Боль в спине и отпечатки авторучки на щеке, потому что уснул за столом. Молчаливо и сурово взирал учитель то на дочку, спящую на диване, то на ученика, путано объясняющего какое именно средство нужно Ризе, потому что ″Оно точно поможет!″. Что было в глазах Хоукая, Рой и сейчас бы не сказал. Учитель всегда был странным – невозможно было предположить, о чём он думает, как ни всматривайся. Вечно внутри себя, даже общаясь с кем-то.
Это потом Рой осознал, что уже к тому времени, когда он только-только стал учеником, тьма уже поселилась в душе Бертольда Хоукая. И позже лишь разрасталась, подпитываемая невзгодами и разочарованиями. Заполняла собой всю душу, вытесняя крохи надежды и веры хоть во что-нибудь. Разве что Риза там была светлым и тёплым пятном посреди беспросветного мрака.
Хотя Рой сомневался в том, что дочь волновала Хоукая хоть наполовину от того, как занимали его исследования и наука. Но при этом Бертольд точно бы не одобрил того пути, что принёс лейтенанту ночные кошмары, шрам на шее, что непременно останется, и неизвестное количество шрамов в душе. А узнай бы учитель, что Мустанг к этому имеет непосредственное отношение… ″Вогнал себя во тьму и не сумел избежать ошибок. Ты дурак, Мустанг. Но она при чем?″ – Рой как наяву представил возможную речь своего хмурого учителя, глаза которого метали молнии, а руки сжимали книгу так сильно, что костяшки пальцев были белее мела.
С оценкой своих действий на выбранном пути полковник категорически не согласился бы. Но отрицать своё влияние на настоящее, да и будущее лейтенанта Хоукай не мог.
″Мне приказано быть рядом″ – заявила она врачу, буднично и безэмоционально, при попытке поместить её в отдельную палату от командира. А без приказа? О чём думает верный солдат, внутри которого, как постоянно казалось Рою, всё та же девочка с испуганно-настороженным взглядом?
* * *
Возвращение было подобно прыжку в холодную воду. Когда так хочется освежиться в жару и река так кстати рядом. Сначала осторожно опускаешь пальцы в бегущий водяной поток: их моментально сводит, так разителен контраст между ледяной водой и воздухом, нагретым за день палящим солнцем. Но купаться всё равно хочется. Всего-то надо разбежаться и прыгнуть. Сердце пропустит удар и собьётся дыхание, но после обязательно нахлынет радость от встречи с долгожданной прохладой.
Никакого радостного «после» Риза не почувствовала, проснувшись среди ночи. Под тёмной водой таится не только спасительная прохлада. Глубокие омуты ли, быстрые водовороты – не угадать. Невозможность сделать вдох и выдох, онемевшие пальцы и липкая тревога, пропитавшая каждую клеточку тела – вот и всё, что осталось после прыжка из сна в реальность.
Восстанавливая дыхание, Риза всматривалась в темноту вокруг: глаза постепенно привыкали, предметы становились различимее. Полковник бодрствовал: сидел на больничной кровати и смотрел в окно. Поймав себя на слове «смотрел», Риза нахмурилась. Рой Мустанг видел не больше, чем видит новорожденный щенок, и осознание этого факта угнетало Ризу.
С тех пор, как их поместили в госпиталь, полковник почти всё время молчал, пребывая физически в больнице, а разумом где-то далеко. Причиной тому могли быть и напряжённые раздумья, и печаль. Такова неминуемая реакция на потерю чего-то или кого-то важного – Риза сталкивалась с подобным по долгу службы, да и в жизни переживала всякое. И она не хотела, чтобы это повторялось с кем-то. Тем более теперь, когда вроде бы всё должно быть хорошо, и с тем, кто достоин лучшего, чем оставаться незрячим. В Мустанге, слегка осунувшемся и с потухшим взором, Риза видела усталого и измотанного дорогой путника. Была ли с ним вера в свои теперь, когда по насмешке судьбы он не мог видеть ни цель, ни путь, ни результаты.
«Боль потери всегда рядом, – говорило Ризе её рациональное внутреннее «я», - А обстоятельства порою жестоки. Прими это!» Но всегда так хотелось обойти преграды или оттянуть моменты расставаний с кем-то или чем-то важным. А ещё вернуть, предотвратить, остановить.
Что ей сделать, чтобы видел? А чтобы не чувствовал себя бестолковым, что весьма вероятно? Особенно тогда, когда стремишься к тому, что и не всякий зрячий готов на себя взвалить. Что делать сейчас? Чем помочь кроме терпеливого ожидания и безмолвного присутствия рядом?
Хоукай пыталась заговаривать с Мустангом, предполагая, что в отсутствие зрения это важнее, чем обычно, но, получая однозначные и короткие ответы, довольно быстро прекратила попытки и вежливо молчала, пока Мустанг сам не спрашивал о чём-то. Но именно сейчас, ночью, у неё появилось желание говорить не столько из-за состояния Мустанга и не для него, сколько из-за нежелания засыпать снова. Не хотелось возвращаться к сновидениям, которых толком не помнила, но неизменно просыпалась среди ночи, потерянная и разбитая, слушая в душе отголоски пережитого неясного ужаса.
– Не спится, полковник? – спросила Хоукай охрипшим ото сна голосом и попыталась сесть.
Мустанг обернулся на голос и замер. Свет уличного фонаря за его спиной не позволял различить черты лица. Ризе на секунду почудилось, что кошмарный сон продолжился, и силуэт в тускло-рыжем ореоле, тёмный и безмолвный, сейчас протянет свои костлявые руки и вцепится в горло, осыпаясь истлевшей зловонной плотью прямо на лицо задыхающейся жертвы. Риза зажмурилась, а когда открыла глаза, Мустанг уже повернулся, и знакомый профиль с заострённым носом и плотно сжатыми губами успокоил лейтенанту, уверив в том, что это полковник, реальный, живой и рядом, а кошмар остался во сне.
– Лейтенант, какого будущего для Вас хотел отец? – не ответивши на вопрос, полковник задал свой.
Риза растерялась.
С тех пор, как после разговора над могилой Бертольда Хоукая дочь поведала тайны огненной силы алхимии, раскрытые её отцом, Рой и Риза никогда не обсуждали ничего личного. Разве что в Ишваре было время для весьма личных разговоров о выборе пути. Но после этого взаимное общение не касалось ни её отца, учителя Роя Мустанга, ни войны и следов, что она оставила в душе, ни того, что были знакомы в детстве. Казалось, что дети Рой и Риза и нынешние Мустанг и Хоукай – это разные люди. Тех, кто когда-то давно познакомился в доме, окружённом старым садом, давно уже нет в живых. А тех, кто сейчас разговаривает в палате центрального военного госпиталя, связывают годы совместной службы, доверие и исполняемые обещания, но никак не воспоминания давно прошедших лет.
Риза редко вспоминала детство. Не было необходимости. Но в памяти всё хранилось четко, хоть и не использовалось ни для размышлений о прошедшем, ни для анализа настоящего и прогнозов на будущее. Просто у Ризы Хоукай был порядок во всём, в хранящихся воспоминаниях – в том числе.
Что там было об отце? Вот Бертольд радостно рассказывает о чём-то матери, у которой на руках сидит Риза. Риза ничего не понимает из того, что говорит отец и ей в большей степени интересно перо у него в руках. Мама внимательно слушает отца, смеётся, говорит что-то одобрительное и целует Ризу в макушку. Вот отец, поникший и серый, неподвижно стоит у свежей могильной насыпи. Риза плачет. Ей холодно, одиноко, страшно и она крепко сжимает руку отца, в надежде найти хоть капельку тепла, но широкая ладонь, в которой тонет ладошка Ризы, холодна и недвижна. Мамы больше нет с ними. А вот отец ругает Ризу за плохо вымытую тарелку. Хвалит за оценки в школе. Учит математике и приговаривает, что даже девчонке надо что-то из себя толковое представлять, а не быть глупой дурой. Потом опять ругает за какую-то мелкую провинность…
Мустанг всё так же неподвижно сидел на кровати, чуть подавшись в сторону Ризы. Внимательно слушал, прикрыв глаза. И, промедлив с ответом из-за некоторого удивления и наплыва воспоминаний, она всё-таки ответила ему:
– Счастливого, думаю. Все родители этого хотят для своих детей.
Хоукай замолчала, разглаживая шелестящий под касаниями пододеяльник. Несколько складок на белье никак не поддавались хмурой Ризе, так активно пытавшейся исправить это нелепое несоответствие.
В дальнем уголке памяти Хоукай, по соседству с воспоминаниями об отце, покоились ещё кое-какие цветные картинки. Например, полутёмная комната, широкий стол, за которым возле светильника сидит темноволосый мальчик и что-то переписывает из книг. Отец всегда ругался, когда Риза подсматривала или стояла под дверью во время занятий с учеником. Она боялась гнева отца, одного его взгляда хватало для того, чтобы душа уходила в пятки, но Риза упорно не прекращала стояние под дверью. Мальчик словно чувствовал, что за ним наблюдают: прекращал строчить в бумажках, оборачивался и улыбался Ризе. Та краснела и убегала к себе в комнату, чтобы через полчаса вернуться к облюбованному дверному косяку.
Эти воспоминания – одни из самых приятных за всю её небольшую жизнь. Далекое детство, когда их уютный дом ещё согревали отблески былого счастья. Мамы уже не было в живых, но отец ещё сохранял контакт с реальным миром. И к ним приходил мальчик, который умел улыбаться. Из-за него отец, хмурый и подавленный, тоже улыбался, как улыбался раньше в ответ на мамины шутки. И хотя улыбка освещала лицо отца всё реже и реже, это было хорошее время.
Но не рассказывать же об этом полковнику Рою Мустангу, непосредственному командиру? Человеку-символу, в идеи которого веришь и за которым следуешь тенью, поклявшись в верности? По мнению Ризы, в их взаимоотношениях не было места доверительным разговорам, личным воспоминаниям и общему прошлому. Сухо взвесив все доводы, Риза приходила к выводу, что с высокой степенью вероятности Рой, так же как и она, не вспоминает о прошедших временах. Потому что лишняя трата драгоценного времени. И из-за того, что не только приятные эмоции приносят разговоры с упоминанием прошлого. Но прозвучал вопрос о том, что было и было давно, и доводы дрогнули.
Полковник Мустанг, перебирая руками по покрывалу, поднялся с кровати. Риза молча наблюдала, прикрыв глаза. Найдя тапочки и чуть выставив вперёд ладони, он медленно прошествовал к кровати Хоукай, и, убедившись на ощупь, что дошёл, уселся на край скрипучей конструкции. Риза подтянула одеяло поближе к себе, освобождая больше места. Мустанг устроился удобнее.
«Что же Вы хотите узнать, полковник? И зачем?»
– Я иногда задумываюсь, лейтенант, а кем бы Вы стали, не будь я учеником вашего отца? – словно услышав незаданный вслух вопрос, продолжил Мустанг, - Не явись я к нему перед его смертью, не расскажи Вам о своих доводах и идеях…
Над этим вопросом Хоукай не раздумывала так долго, как над предыдущим. Для себя она давно на него ответила. Но одно дело – свои мысли, а другое – сказать о них вслух, да ещё и полковнику.
– Нашла бы за кем или чем следовать. Но «если бы» - не самое удачное сочетание слов для размышлений о правильности выбора.
– То есть хотите сказать, что об избранном пути не жалеете? – улыбнулся полковник. Но при этом его лицо, с закрытыми глазами и с растрёпанной чёлкой, показалась Ризе совсем грустным.
– Жалела. В Ишваре. Впрочем, Вы и сами знаете.
– И всё-таки, зачем не остановились тогда? Могли бы прекратить. Уйти со службы. Найти себя в чём-нибудь менее… жестоком…
– … опасном и кровопролитном? – усмехнулась Риза.
Рой кивнул. К тому, что лейтенант за годы взаимного общения научилась предугадывать то, что он собирался сказать вслух, Мустанг привык, но всё равно улыбнулся. А Хоукай, внимательно следившая за его лицом, сравнила эту улыбку с улыбкой печального клоуна.
– Не считала этот выход приемлемым. Верила, что ещё могу сделать что-то из того, чего хотела изначально. Верила, что могу исправить ошибки, в том числе и свои.
– Считаете, удалось? – продолжал выспрашивать Мустанг.
– В общем, да, – пожала плечами Риза. Ни выражения лица, ни жестов Рой не видел, ориентируясь только на голос и интонации. Рой насупился и потёр пальцем лоб.
– Знаете, лейтенант, не видеть вас чертовски неприятно.
– Я… Мне жаль.
Пения птиц за окном уже не слышалось. Оцепенение ночи настигло собеседников. Они замолчали, каждый думал о своём.
Разглядывая полковника, неподвижно сидящего на её кровати, Риза сожалела, что ничего не может сделать, чтобы вернуть Мустангу способность видеть. Ей хотелось стереть хмурое выражение с его лица. Стать глазами, если не может вернуть потерянное. Сделать вообще всё, что угодно, только чтобы полковник продолжал добиваться своего, не задумываясь о таких мелких, но очень заметных преградах. Но помимо объективного желания поддержать и быть рядом, Хоукай захотелось дотронуться до него. Здесь и сейчас, когда полковник напоминал ей верного Хаяте в пору болезни. Взъерошенный и малоподвижный, пес непременно отзывался на ласку, тычком влажного тёплого носа в ладонь или взглядом грустных карих глаз.
Желание прикосновениями развеять потерянность стало нестерпимым и казалось единственно верным, когда вокруг тишина, темнота и субординация кажется чем-то далёким, что очень важно днём и так размыто ночью.
– А если так, всё равно неприятно? - шепнула Хоукай и потянулась рукой к обернувшемуся на звук Мустангу. Осторожно дотронулась до головы, где жёсткие тёмные пряди торчали во все стороны, непокорные и упрямые. Впрочем, таким же она считала и самого полковника. Риза была уверена, что на ощупь волосы будут именно такие, и не ошиблась. Переплетя пальцы с чужими прядками, она замерла и прикрыла глаза, наслаждаясь моментом, запоминая свои ощущения. Полковник был рядом. Молчал, не отстраняясь и не приближаясь. Спустя десятки секунд Риза вернулась из забытья, осознавая всю интимность своих действий. Промелькнула мысль о том, что пора бы и убрать руку, но полковник подвинулся ближе и уверенно притянул её к себе. С первым прикосновением воспоминания о том, что ещё недавно он мог навсегда потерять лейтенанта, нахлынули вновь. И поэтому так необходимо стало убедиться в том, что она рядом, целая и невредимая. Хотя бы ещё раз. Он не стискивал и не сжимал в объятиях, но аккуратно скользил руками сверху вниз, ощупывая волосы, рисуя ладонями незамысловатые линия вдоль позвоночника. Риза была здесь, в его руках. Живая, дышащая. Сомнения, порождённые мраком слепоты, рассеялись. Устроив подбородок на плече лейтенанта, он выдохнул, шумно и рвано. Выдохнула и Риза, задержавшая дыхание ещё в тот момент, когда её обняли.
Хоукай придвинулась ещё ближе, одной рукой опять зарывшись в волосы, а другой рассеянно поглаживая Роя по спине.
– Я хотела сказать… – шептала она, - Знаете, отец, он… Он Вас очень любил. И я Вас… Ещё раз повторю: я не жалею, что следую за Вами. Вы… Винить себя в том, что меня чуть-чуть не отправили к праотцам, это самое последнее дело, полковник.
– Я и не… - удивлённо начал полковник. Его голос вывел лейтенанта из сонного оцепенения.
– Это я так, на будущее – спешно прибавила она, на долю секунды запаниковавшая по поводу слишком откровенных слов и действий. За прошедшие дни она и так слишком многое из своих чувств обличила в слова и явила миру. Казалось, что пора бы и остановиться, но наступает ночь, они только вдвоём и промолчать не представляется возможным. Слова только и остаются для того, кто не сможет увидеть. Слова в звуках, слова в прикосновениях.
– Но я же, как начальник, должен заботиться о благополучии своих подчинённых – сообщил Мустанг, наполняя фразу такими знакомыми лейтенанту саркастичными нотками.
«Специфическое чувство юмора, увы, со зрением не пропало!» - Риза тихо засмеялась над своими мыслями, и вибрации от её смеха Рой почувствовал своим телом, удерживая Хоукай в объятиях. Он редко слышал её смех. И предполагал, что мало кто вообще мог похвастаться тем, что слышал смех Ризы Хоукай. И Мустанг был искренне рад, что слышит и ощущает то, что напоминает перестук-перезвон кубиков льда в бокале. Будь это не Хоукай рядом с ним, он бы обязательно упомянул это колоритное сравнение вслух - девушки млели от таких сравнений. Но ни одно из таких сравнений недостойно было лейтенанта.
Рой наслаждался ощущением человеческого тепла рядом. Он не видел лица, но в глубине души был уверен: у той, кто дарит ему своё тепло, не нахмуренно-настороженное выражение лица. И нет на этом лице ставшей уже привычной за годы общения маски равнодушного спокойствия. Иначе не смеются так завораживающе. Полковник почувствовал себя богачом, потерявшим зрение, но вступившим на путь открытий новых ощущений, более острых, более тонких и разнообразных. И эти ощущения не раздражали, как обилие звуков, а, наоборот, успокаивали, обволакивали и согревали. Женщины умели своим теплом создавать уют. Тепло понимающего и преданного человека вселяло надежду. Окрыляло. И в этом смысле Элизабет Хоукай, рассмеялся вслух своим мыслям Рой, значила для него намного больше, чем просто тёплая женщина.
– Что такое? – недоумённо спросила Риза, не отодвигаясь.
Делиться сокровенной информацией полковник не спешил.
– Да вот думаю. О том, на что способен слепец, ошалевший от звуков и дезориентированный в пространстве. По одному хлопку ему подвластны силы, внушающие уважение и ужас, но без глаз? – мысли, не дававшие покоя Мустангу на протяжении тех двух дней, что он провёл в больнице, наконец, обратились в сказанные кому-то слова.
– Я буду ваш…
– Поводырём при калеке? – перебил полковник.
Риза отодвинулась, приложив руку к лицу Роя, и продолжила так же серьёзно, как и начала, будто не заметив шутливых интонаций Мустанга:
– Полковник – продолжила она, - у Вас ещё осталось то, с чем и ради чего можно идти выбранным путём. Вам по силам. А мне по силам быть рядом. Не сомневайтесь.
С этим Мустанг был согласен, его амбиции всё так же сильны и желание не сдаваться оставалось неизменным, но всё равно было приятно, что об этом говорит ему кто-то другой. И не просто «кто-то». Звуки и прикосновения становятся важнее, когда только они и остаются. Но не всякие звуки и не каждые прикосновения, потому что теперь надо тщательно выбирать и ценить то единственно важное, что связывает тебя с миром. Рой накрыл своей ладонью ладонь лейтенанта и легонько сжал.
– Я рад, что мы встретились.
Риза не сразу поняла, о чём он говорил и, тщетно пыталась найти связь между смыслом беседы, своими последними словами и его ответом.
– Я… тоже.
– И, знаете, Хоукай, - полковник понизил голос до заговорщицкого шёпота, - я бы никогда не подумал, что мелкая молчаливая девчонка когда-нибудь будет моим ближайшим другом.
На этот раз Хоукай ничего не ответила, промолчав. Грустной улыбки, тронувшей её лицо, Мустанг увидеть не мог.
* * *
В свой черёд настало утро, прохладное и тихое. Проснувшись, Элизабет лежала на кровати, не двигаясь, и наблюдала за несмелыми поползновениями первых лучей солнца по подоконнику. Полковник тоже проснулся.
Утреннее безмолвие взрезала просьба проводить до телефона вниз, и Хоукай жадно вслушивалась в интонации и тембр голоса командира. Ни капли грусти в тоне и никакого смущения, лишь привычная галантность и лёгкий налёт доброй иронии. И никаких напоминаний о ночном нарушении субординации.
Звонки в штаб, указания подчинённым, запросы документов и литературы, – полковник был активен, словно ничего и не изменилось, а от уныния последних двух дней не осталось и следа.
Риза сидела на подоконнике в коридоре и наблюдала за доказывающим что-то в телефонную трубку Мустангом. В больничной пижаме и халате он выглядел комично. Спину пригревало солнце и у Ризы, впервые за прошедшие дни, было спокойно на душе.
«С возвращением, полковник».
В том, что он со всем справится, она не сомневалась.
@темы: фанфикшен-автор, фанфикшен
-
-
11.11.2012 в 22:15спасибо
-
-
12.11.2012 в 00:13больная тема Ж)
спасибо
Это Вам спасибо, что прочли, да ещё и поделились мнением.
-
-
12.11.2012 в 00:15мне в последнее время вообще кажется, что в фендома тишина и мёртвые с вилами... и никто ничего не пишет Т_Т
-
-
12.11.2012 в 00:19Хотя ФБ всё-таки подарила ряд текстов, да-а-а.
-
-
12.11.2012 в 17:04мне в последнее время вообще кажется, что в фендома тишина и мёртвые с вилами... и никто ничего не пишет Т_Т
-
-
12.11.2012 в 22:41Укку, Фандом увлекся другими фандомами, реалом
вот-вот(((
-
-
21.12.2012 в 21:21-
-
22.12.2012 в 00:07